Надь Иштван, доктор филологии, Prof. Habil.

«МЕНЯ СПАСАЕТ ПРОШЛОЕ...»

Автор этих строк переживает некоторую растерянность перед такой незаурядной, необычайной книгой. Как читать ее, кто говорит в ней, к кому обращается, – вот вопросы, которые занимали меня при чтении. Здесь, несомненно, мы оказываемся в самом центре проблемы смыслообразования. Чем объясняется жанровое многообразие? За ним одна ли авторская личность, или за каждой жанровой реализацией обнаруживается новая личность? Я предполагаю, что автор как пишущий субъект выбирает жанровое многообразие для того, чтобы испытать свою силу, свой талант.

При чтении довольно странной прозы Алехана Миталиера иногда создается впечатление, что ее можно читать со всех сторон, как анаграмму («“Навахи” Фенимор и Купер»). Что касается таких текстов, как «Борис Лифштински» или «Барановский & Рамишевский», они проникнуты язвительной, жестокой иронической насмешкой, построенной на усиленном контрасте внешнего смысла и подтекста. Названные тексты убедили меня в том, что Алехан Миталиер является мастером вывернутого наизнанку бытового смысла. Беру на себя смелость утверждать, что самая сильная вещь в книге – это «Хроника аула Кукушке». Она не предполагает нейтрального чтения, нейтральной актуализации. Читаешь такие вещи, как «Ангел Джаби и кукушкианцы», «Модернизация канализации» или «Любовь в Кукушке», и невольно думаешь о том, что с такой беспощадной иронией-самоиронией может говорить только тот, кто изнутри знает своих персонажей.

В автобиографическом тексте «Сорок всадников» в начале книги и «Фрагментах из книги “Браслет для Мишель Пфайффер”», наоборот, преобладает исповедальный голос, за которым чувствуется долг перед людьми, совестью, призыв быть серьезным и ответственным даже в «игре». В первом случае «голоса из прошлого... подсказывают правильное решение или как себя вести в сложных ситуациях», а во втором – за авторской маской обнаруживается автономная личность, говорящая уже от своего имени: «Я не сломлен... Я счастлив тем, что я победитель по своему происхождению, по истории предков...»

Итак, кто он такой, наш автор, – философ или литератор, прозаик или поэт? И тот и другой. Если принято различать поэтов с биографией и поэтов без биографии, то наш автор, несомненно, поэт с биографией (поэзию я понимаю в данном контексте в широком смысле – как литературу). Знакомство с биографией автора может быть надежным ориентиром, особенно в том случае, если автора как человека занимают вопросы: как жить? какому делу отдать свою жизнь? Для Алехана Миталиера литература и жизненная реальность являются двумя ипостасями единого – сферами, грань между которыми временами почти стирается. Новая книга Миталиера в этом отношении, несомненно, поступок.

Книга Миталиера носит, не без эпатажного оттенка, название «О!» В примечании к ней мы читаем не менее эпатажное замечание относительно деформации имени и фамилии автора. Цитирую: автор «вынужден считаться и по сей день с тем, что его фамилию и имя переделали на свой лад венгерские почтальоны и писари всевозможных компаний и служб, и он ничего с этой орфографией поделать не может». Иначе говоря, это не псевдоним, не литературная маска, не своего рода желание сохранить инкогнито – я бы сказал, это гримаса, ужимка судьбы человека-эмигранта. Добровольного ли, вынужденного ли? Факт остается фактом: Миталиер как филолог, как пишущий человек по произволу судьбы оказался в эмиграции, то есть в промежуточном мире, в пограничной ситуации, где чужое воспринимается как своё, а своё – как чужое. Конечно, отнюдь не безразлично, идет ли речь о вынужденном, навязанном свыше расставании с родиной, то есть об изгнании, или о добровольном уходе в другую цивилизацию, ибо и то и другое влечет за собой различное чтение/прочтение окружающего мира, бытийной и бытийственной ситуации индивида. А то, что остается в любом случае, – это острое осознание и ощущение своего и чужого. Однако в случае пишущего человека важно не это, а то, что книга написана в поисках утраченного читателя, а словесность, как известно, заключает в себе преодоление чуждости. Кстати, обрисованную выше двойственность можно уловить и в самом заглавии книги. О! как междометие с восклицательным знаком выражает, с одной стороны, сильное чувство удивления перед познаваемым миром, а с другой – неприятное ощущение, когда, например, наступают тебе на ногу. Нечто необыкновенное, непривычное, я бы сказал, бытийное, а рядом – привычное, низменное, бытовое. Вот эта двойственность сохраняется до конца книги.

Далее я хочу остановиться только на нескольких аспектах: на оценке афоризмов и проблеме афористичности как способе выражения автором самого себя, на вопросе, что такое проза поэта, на некоторых стихотворениях и, наконец, выскажу свои впечатления о главе «Почтальон Пишта».

Большинство так называемых «прикладных» афоризмов у Алехана Миталиера возникает на пересечении морального и эстетического. Если, например, мы возьмем такое удачное изречение, как (цитирую) «Есть два самых уродливых вопроса: «Откуда ты родом?» и «Какой ты веры?» Вопросы опрокинутых людей, вечных плебеев». C этим связано по смыслу следующее: «Кавказцы даже у могилы неизвестного солдата будут спорить о его происхождении». Приведенные самокритичные афоризмы-наблюдения считаются удачными не только по их актуальности, а потому, что в них достигается художественно-эстетический уровень. В то же время есть менее удачные, имеющие прямой и всеобщий смысл, и вследствие этого они не характеризуют индивидуальную позицию автора или действующего лица. Некоторые афоризмы не закончены, не замкнуты в себе, а представляют заготовки к будущим произведениям.

Большинство афоризмов заключает в себе потенциальные нарративы, на которых можно было бы строить прозаическую вещь – рассказ или повесть. Автор этой книги, вопреки его тяготению к афоризмам, не философ, изучающий жизнь, а поэт, который живет жизнью <…> Рассказ или повесть ближе к жизни, чем афоризмы. Кроме того, думал ли автор как поэт когда-нибудь о том, чтобы написать эссе, в котором «понятийные переживания» достаточно сильны для того, чтобы стать «интеллектуальными стихотворениями», как Г. Лукач называл эссе. Эссе ближе к жизни, к непосредственному переживанию, нежели афоризм, возбуждает требование эстетического.

Я думаю, коммуникативный статус поэзии и прозы является сложным вопросом, его рассмотрение требует больше внимания. Принято считать, что поэзия «я-текст», а проза – «он-текст». Тем не менее, когда поэт пишет прозу, он пишет самого себя. Его проза – проза поэта, своего рода метаописание. Разве та проза, которую мы находим в книге Миталиера, соответствует требованиям прозы поэта? Вопрос остается вопросом...

При чтении стихов, помещенных в книге, у меня сложилось впечатление, что особенно сильны те, которые были написаны на одном дыхании, с воодушевлением и сразу. Если получается не так, если умственный эксперимент преобладает над спонтанностью, то получается нечто искусственное. Приведу положительный пример, когда стихотворная ситуация развертывается спонтанно, в своей эмоциональной последовательности. Такие стихи, как, например,

«Я наклоняюсь к тебе...», «Перрон», и особенно «Тебе/Убегающей от меня», по-моему, самые сильные в сборнике. Настоящими шедеврами являются также «Хейки», «Тревоги», «Вопросы без ответов».

И наконец, несколько слов о загадочном тексте «Почтальон Пишта». Герой рассказа – реальное лицо или вымышленное? Продукт фантазии автора или реальный и достоверный образ «маленького человека», который смотрит на историю снизу, а на жизнь другого человека – навыворот? Насколько отражается в нем особенность венгерского менталитета? И в какой степени реализуется точка зрения автора, принадлежащего другой культуре? И в этом контексте вряд ли существует более волнующий вопрос, связанный с тем, что принято обозначать оппозицией «свое» и «чужое»…